Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

Все обернулись к сидевшему в первом ряду невысокому человеку в очках.

В антракте студенты окружили Гусейна Джавида, кое-кто молча разглядывал его, не скрывая любопытства, другие задавали ему вопросы. Я постеснялся подойти поближе и только издали наблюдал за жужжащей вокруг него толпой. Мне очень хотелось узнать его мнение о моих стихах и рассказах, которые, возможно, он читал.

Уже в общежитии, когда мы улеглись спать, в темноте разгорелись споры о пьесе и об их авторе. Одни считали, что он описывает, эпизоды из собственной жизни. Другие утверждали, что у Гусейна Джавида вдохновение появляется лишь тогда, когда он выпьет. Я не сдержался и сказал, зная это от редакционных работников газеты «Коммунист», что Гусейн Джавид вообще не пьет, а во время работы подкрепляет свои силы крепким чаем. Мне говорили, что поэт любит одиночество во время работы и не терпит, если кто-то находится рядом.

Жизнь в университете шла по заведенному порядку. Утром кто-нибудь из нас шестерых бежал в магазин напротив общежития за свежим чуреком, маслом, брынзой; на рынке покупал только недавно сорванный инжир и виноград с бакинских дач, и мы сообща завтракали в нашей комнате. Потом спешили на занятия.

Лекции нам читали самые известные профессора и преподаватели. Курс литературы вели видные азербайджанские писатели.

Это было счастливое время в моей жизни. Каждый день, входя в здание университета, я благодарил судьбу за то, что она подарила мне и учебу в университете, и любимую жену, и жизнь в столичном городе, и друзей! Жизнь была полной и насыщенной. Я с радостью занимался. Но я никогда не забывал о том сложном пути, который проделал. На дорогах жизни я узнал многих людей, которые оказали решающее влияние на меня и на мою судьбу.

Все это время я переписывался с Нури, Керимом, Мансуром Рустамзаде. Изредка меня вспоминал Джабир, так что я был в курсе всех курдистанских дел. Керим тоже возмечтал о вузе и спрашивал совета: как действовать, чтобы поступить в университет? Мансур Рустамзаде писал мне письма в стихах — то в форме газели, то баяты. А письма Джабира были сухими и краткими, как газетные информации.

Больше всего меня радовали письма Кеклик. Их даже трудно было назвать письмами. Это был нескончаемый разговор, нежный и чуть приподнятый. Я мог читать их беспрестанно, вынимая то одно, то другое. На душе становилось спокойно и радостно от ее слов: «Свет моих очей, Будаг!», «Незабываемый Будаг!», «Любимый мой Будаг!», «Слово моих уст Будаг!».

Все, что я посылал Кеклик и для будущего младенца, я выбирал тщательно и с любовью. Но однажды, будто кто-то встряхнул меня, я вспомнил, что ни разу ничего не послал ни тестю, ни теще, ни брату Кеклик. Я подкопил денег и пошел на Кубинку (Кубинская площадь, где промтоварный базар). Для Агила-киши я купил коричневую папаху бухарского каракуля, опасную бритву, рубашку, брюки, ботинки, носовые платки и полотенце. Для тещи выбрал два шелковых черных платка, два отреза мануфактуры на платье, туфли, три куска душистого мыла и два полотенца. Для Герая тоже кое-что из одежды, конфеты и печенье. А для Кеклик я вложил в посылку духи и одеколон, которых еще ни разу в жизни не покупал. Я подумал, что если флаконы с духами и одеколоном разобьются, то ничего страшного не произойдет, даже наоборот — от вещей будет только приятно пахнуть!

Однажды, возвращаясь из университета, я шел по Коммунистической улице и нос к носу столкнулся с тем самым заведующим отделом кадров шушинского укома, который в былые времена пытался обвинить меня и Керима в том, что мы спекулируем урожаем из сада партшколы. Ему тогда удалось перебраться в Агдам, и дело само собой утихло. А вот теперь он пытается пожать мне руку.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он меня довольно задиристо.

— Учусь в университете, — гордо сказал я.

— Не врешь?

— Когда я врал?

— На каком отделении?

— Историко-общественном.

Он недоверчиво смотрел на меня.

— Что? Не верите?

— Да нет, верю, — сказал он как-то вяло и поспешил распроститься.

Но, как видно, это был день встреч. Не успел он скрыться, как новая неожиданная встреча повергла меня в изумление: словно тень прошлого возник передо мной в центре Баку, у Парапета, Кербелаи Аждар! Я бы засомневался, он ли это, но Кербелаи Аждар сам окликнул меня:

— Будаг?.. Это ты? — Старческий голос даже слегка дрожал.

Высокий изможденный старик испытующе смотрел на меня; мне показалось, что его лицо похоже на иссохшую грушу. На нем была изношенная, во многих, местах грубо залатанная одежда, на ногах — подвязанные веревкой галоши.

Я с удивлением смотрел на этого жалкого человека, стараясь представить себе щеголеватого, расфранченного жениха, каким он был на своей свадьбе с Гюльджахан. Вместо золотого пояса — какая-то бечевка, касторовый архалук сменился синей сатиновой рубахой, выцветшей от частой стирки. А как блестели его шевровые сапоги!.. Вместо горделивой папахи из лучшего каракуля — матерчатый картуз. Небрит, оброс двухнедельной щетиной, длинные, давно не стриженные ногти с чернотой грязи.

— Кербелаи Аждар? Вы ли это?

Его глаза наполнились слезами.

— Это я, сынок… — Он взял меня под руку и потянул за собой. — Пойдем посидим…

До меня донесся запах винного перегара.

— Кербелаи Аждар, что с вами случилось?

— Ты спрашиваешь, что случилось… Это жизнь и судьба у меня такая. — Он оглянулся по сторонам и тихо спросил без особой надежды в голосе: — Ты не дашь мне немного денег? Я, я… Понимаешь, у меня нет ни гроша.

Я тут же отдал ему все, что было у меня в кармане: две десятки. Он взял их трясущимися руками и завязал в грязный носовой платок, поминутно оглядываясь по сторонам.

— Почему вы здесь, Кербелаи Аждар? Где вы теперь живете? — настойчиво спрашивал я. — Где Гюльджахан и дети?

Он почему-то рассердился:

— Не стану же я тебе на улице говорить! Здесь не место. Дай свой адрес, я зайду к тебе и расскажу!

— Хотя бы вкратце!

— Вкратце… Эта проклятая Гюльджахан бросила меня, ушла с детьми, забрав с собой все, что было ценного у меня в доме! Когда я обнаружил это, то тяжело заболел. Так тяжело, что целых четыре месяца провел в психиатрической лечебнице. Всего неделя, как меня выписали оттуда.

— Так где же вы живете теперь?

— В караван-сарае Гаджи-аги, что за сквером Сабира.

— Помнится, вы говорили, что у вас есть сестры в Баку? Почему бы вам не пойти к ним?

— С каким лицом я открою их дверь?

— Но, может быть, вам помогут ваши братья? Ведь вы им